Здесь автор отмечает, что нередко несчастья происходят из-за того, что человек не привык смотреть на вещи прямо, как оно есть на самом деле. Автор также выказывает надежду на то, что книга придется по душе его читателям или хотя бы некоторым из них.
Выезд
Рассказчик (он же главный герой произведения, среднего возраста мужчина, дворянин) отправляется в путь из Санкт-Петербурга до Москвы.
София
В город герой прибывает ночью. Лошади ехать устали, и рассказчик просит у комиссара новых. Тот отказывает, мотивируя тем, что лошадей нет, в то время как в конюшне находится около 20 животных. Комиссару просто лень в позднее время подниматься со своего места, чтобы выполнить прямые обязанности. Тогда автор обращается за помощью к ямщикам, которые за небольшую плату втайне от начальства запрягли, наконец, лошадей, и главный герой смог поехать дальше.
Тосна
Рассказчик недоволен тем, какая плохая стала дорога между Петербургом и Москвой. Ранее дорогу уже ремонтировали, но только для того, чтобы по ней проехала свита Екатерины II. Спустя недолгое время дорога испортилась. В Тосне главный герой знакомится с одним чиновником, который занимается тем, что якобы исследует древние дворянские роды, а также пишет об этом книгу. Автор считает это занятие глупым и не приемлет «хвастовство древней породой».
Любани
Автор устает от поездки по плохим дорогам и решает отправиться пешком до города. Здесь он встречает мужика, который в самый разгар летнего пекла работает в поле. На вопрос рассказчика, почему он пашет в праздничный день, мужик ответил, что барин заставляет его работать 6 дней в неделю. После слов крестьянина автору стало стыдно за всех помещиков и за себя в том числе. Ведь он не раз относился слишком строго к своему слуге Петрушке.
Чудово
В этом городе рассказчик узнает от своего приятеля историю о том, как тот побывал на морской прогулке. Прогулка получилась просто ужасной, потому что в самом ее разгаре судно застряло в камнях и стало тонуть. Когда Павел, рулевой корабля, доплыв до берега, обратился за помощью, то ему отказали. Оказывается, в этот момент начальник спал, а будить его не захотели. В итоге Павел все же смог найти людей, которые согласились помочь. После этого приятель рассказчика пришел к тому начальнику, что спал днем, и предъявил претензии. В ответ же получил спокойное объяснение, что в его должностные обязанности не входит спасение людей.
Спасская крепость
В этой главе рассказываются сразу три истории. В первой автор знакомится на станции с присяжным заседателем, поведавшем ему об одном наместнике, который души не чаял в устрицах. Своих подчиненных он постоянно отправлял в командировки за устрицами, а за хорошо выполненную работу повышал в должности. Другая история рассказывает об одном человеке, который в результате бездействия чиновников потерял все свои сбережения, лишился семьи и утратил положение в обществе. Теперь он и вовсе преследуется законом и его разыскивает полиция. В последней истории говорится о сне рассказчика.
Ему приснилось, будто он стал главой государства и уверен в том, что в стране дела идут отлично. Но вдруг среди толпы он видит женщину по имени Истина. С ее помощью герой сна прозревает и видит, что был обманут чиновниками и своими подчиненными. На самом деле, в стране никакого порядка нет, а народ живет плохо.
Подберезье
Здесь автор встречает молодого семинариста, и тот рассказывает ему, что мечтает перебраться в Петербург и получить высшее образование. В местной семинарии учеба идет плохо, поскольку все занятия проходят на латинском языке, и ученики не могут получить по-настоящему полезные и нужные знания. Время просто-напросто уходит впустую.
Новгород
Оказавшись в этом городе, рассказчик начинает размышлять об истории Новгорода. Когда-то город был очень богатым и славился своим демократическим строем. Однако ситуация изменилась, когда город был завоеван Иваном Грозным и в итоге им же разорен. Автор задумывается над таким вопросом: Было ли у Грозного право захватывать город и есть ли вообще необходимость в праве, когда есть сила и могущество.
В Новгороде автор беседует со знакомым купцом. Он известен тем, что взяв плату за товар, вещи в итоге не поставляет. Чтобы не попасть под действие закона, он переписал дом на супругу. Подобного рода дела проворачиваются по всей стране, поскольку законодательство в этой сфере проработано очень плохо и нуждается в серьезном реформировании.
Бронницы
Остановившись в этом городе, рассказчик отправляется на гору, где некогда находился старинный языческий храм. Оказавшись на месте, герой начинает размышлять о жизни и Боге. По мнению автора, Бог даровал людям жизнь, но каждый должен самостоятельно выстраивать свою судьбу, а не уповать лишь на помощь Всевышнего.
Зайцово
Здесь рассказчик встречает своего давнего знакомого Крестьянкина. Однажды ему пришлось рассматривать дело об убийстве помещика. Хозяин всячески издевался над своими крестьянами, мучил их тяжелой работой, постоянно избивал. Тогда крестьяне не выдержали подобного обращения и, в конце концов, убили своего барина, а в придачу и его сыновей. Крестьянкин, рассматривая данное дело, не признал за крестьянами вину. Однако его коллеги были не согласны с таким решением и требовали наказания. Чтобы не стать участником несправедливого суда, Крестьянкин покинул службу.
Еще одна история, которая произошла с автором в Зайцеве, заключалась в следующем. Этим же днем герой получает письмо от своего знакомого, где говорится, что на днях в Петербурге одна пожилая пара заключила брак. Женитьба, разумеется, была основана совсем не на любви. Барон был заинтересован в богатстве своей супруге, а дама вышла замуж, чтобы не остаться совсем одной под конец жизни. Женщина, к слову разбогатела за счет того, что в молодости активно занималась непристойной деятельностью, а чуть позже обзавелась собственным «домом терпимости».
Крестьцы
Здесь рассказчик становится свидетелем того, как отец прощается с сыновьями, которые покидают родной дом и готовятся строить собственную жизнь. Данная сцена производит на автора сильное впечатление и наводит на размышления об отношениях отцов и детей.
Яжелбицы
Перед глазами автора предстает печальная картина – отец хоронит собственного сына. В его смерти он считает виноватым себя, так как сын родился, будучи уже больным. Рассказчик понимает суть происходящего, поскольку в молодости, переболев венерическим заболеванием, лечился ртутью. А вещество это, как известно, является ядом и может влиять на здоровье будущего потомства. Все это наводит автора на мысли о проблеме разврата в обществе и серьезности его последствий.
Валдаи
Развратный городок, известный тем, что проезжающие часто здесь останавливаются и встречаются с женщинами легкого поведения.
Едрово
Здесь автор знакомится с крестьянкой по имени Анна. Она рассказывает ему о своей жизни и о том, что они с ее женихов Ванюшкой не могут пожениться, так как у них нет денег на выкуп. Рассказчик предлагает им свою помощь, но вскоре выясняется, что выкуп не требуется. Тогда автор предлагает деньги на новую жизнь молодоженов, но мать Анны отказывается их принять. Известно, что дворяне делают подобные подарки простым девушкам с целью загладить свою вину за непотребные действия. Мать не хочет выставлять свою дочь в плохом свете. История наводит автора на размышления о проблеме неравных браков. Такие союзы главный герой считает недопустимыми.
Хотилов
Сделав небольшую остановку, автор замечает на земле бумажный сверток. Текст, изложенный на нем, был посвящен вопросу крепостного права. Автор указанных рассуждений называет крепостничество злом и вопиющим нарушением человеческих прав, а также он призывает к его отмене. Главный герой узнает в повествователе своего приятеля.
Вышний Волочок
Оказавшись в городе, рассказчик наблюдает картину из прекрасных полей и кораблей с товарами. Не секрет, что за всем этим внешним благополучием стоит тяжелый труд несчастных крестьян. В этот момент в памяти автора всплывает одна история о предприимчивом помещике, который нашел способ увеличить свои доходы в несколько раз. Он заставил своих крепостных работать целый год без единого выходного дня, а также забрал у крестьян всю землю и скот. Примечательно, что именно таких помещиков общество выставляет образцовым примером для других, в то время как, по мнению автора, их следует приравнивать к варварам и наказывать соответственно содеянному.
Выдропуск
Рассказчик изучает рукописи, где говорится о придворных чинах. В них утверждается, что правители всегда окружают себя богатством и свитой, притом, что главное в таких людях – это поступки.
Торжок
Рассказчик встречает человека, который направляется в Петербург, чтобы добиваться отмены цензуры в своем городе. По его мнению, в развитом государстве с демократическим строем цензура неуместна, так как лучшим цензором является народ. Однако в России того времени книгопечатная сфера полностью отслеживается правительством.
Краткое повествование о происхождении ценсуры
История возникновения цензуры уходит корнями в ХV век. Также как и книгопечатание, она зародилась в немецком городе Майнце. Все началось с того, что в 1486 году местный служитель церкви установил контроль над переводами иностранной литературы. Если правила нарушались, виновника ждали проклятие и уплата штрафных санкций. Следовательно, зачинателем цензуры явилась церковь, а первыми цензорами стали священники.
Медное
Продолжая свое путешествие, рассказчик читает небольшую статью о продаже имения и крестьян на торгах. Многие помещики ведут разгульный образ жизни и нередко пропивают свое состояние. Задолженность компенсируется за счет продажи их имущества на торгах. Довольно часто происходит так, что при продаже семью крестьян разделяют и продают разным хозяевам. Для них это становится настоящим горем и трагедией, однако закон никак не защищает их права.
Тверь
В городе автор заводит знакомство с одним гражданином, «новомодным поэтом». Он сетует на то, что в России поэзия никак не развивается, стихи слишком просты и неинтересны. Господа изъясняются на французском, забывая свой родной язык – русский. Поэт знакомит рассказчика со своим творчеством, в частности, одной «Вольность». В скором времени гражданин рассчитывает ее напечатать.
Городня
Рассказчик наблюдает, как крестьяне уходят в армию. Вот мама прощается со своим сыном, который был единственным помощником в семье, и без него она обречена на голодную смерть. А вот крестьянин Ванюша, для которого служба в армии сродни спасению от бесконечных унижений помещиков. Здесь же стоят закованные в кандалы трое крестьян. Помещик продал их незаконно в армию, и теперь сможет, наконец, приобрести новую карету. Неподалеку стоит француз. Что ему только не приходилось делать в жизни. По профессии он был парикмахер, но работал он и матросом, и лакеем, и даже учителем французского языка. Но как он ни старался, на жизнь ему все равно не хватало, тогда он взял и продал себя за 200 рублей и стал крестьянином, а затем подался в солдаты.
Завидово
Рассказчик наблюдает следующую сцену. Наглый офицер велит подать 50 лошадей для его превосходительства. Он до такой степени перешел все границы, что начал требовать у рассказчика, чтобы то отдал ему своих лошадей. Но автор не растерялся, уверенно и категорически отказав наглецу. В тот момент, когда начальство уже было на месте, ямщики в один момент меняют лошадей и отправляют путников в дорогу. Эта история навела автора на мысли о том, что недалекие люди всегда готовы прислуживать и пресмыкаться перед вышестоящими чинами. Умные же люди понимают, что за внешнем лоском и важной напыщенностью прячется самое обыкновенное ничтожество, не достойное и капли уважения.
Клин
На городской станции рассказчик видит слепого старца, поющего песни. Нищие прохожие дают старику по 5 копеек. Автор хотел было дать рубль, да только старик отказался его принять. Вместо этого он попросил подарить ему что-нибудь нужно, что могла бы согреть его в такой сильный холод, например, платок. Рассказчик с удовольствием отдает старику свой платок. Спустя время он узнает, что до самых последних дней старец носил этот платок, в нем же его и похоронили. Автору было приятно осознавать, что вещь пригодилась старику в последние дни его жизни.
Пешки
В городе автору довелось пообедать в обычной крестьянской избе, хозяйка которой поведала рассказчику о тяготах крестьянской жизни. О том, что им приходится есть плохой хлеб, о том, что совсем не видят сахара, в то время как именно крестьяне производят и то, и то другое. Это несправедливо. Автор становится свидетелем нищего убранства дома и задумывается о том, почему помещики так поступают со своими крестьянами. Он совсем не думают об их благополучии и нормальных условиях жизни. Автор пытается достучаться до совести читателей-помещиков, призывая прекратить издевательства над несчастными людьми.
Черная грязь
Рассказчик становится свидетелем очередного печального события. Двое крестьян вынуждены жениться поневоле, выполняя указание барина. Автор задумывается о проблеме таких союзов и о том, что они никому не приносят счастья и по своей сути являются преступным деянием.
Красивый лес, который был хоть и не велик, всегда было необычно прекрасно. Природа, воздух, деревья – все вокруг имело свою необычную красоту. Но именно там в последнее время простые мужики часто вырубывали лес вокруг и внутри леса
Молодой человек ждет, стоя у окна, девушку, которую он любит. Он отмеряет часы, нервы его раскалены до предела. Она должна была появиться часам к четырем, но уже вечер, а ее все нет.
А. И. Солженицын написал роман В круге первом в 1958 году. Действие в романе происходит в 1949 году в Москве, и развивается вокруг неожиданного поступка Иннокентия Володина. Он – советский дипломат, получивший лучшее образование, советское воспитание
Наверное, каждого школьника интересует краткое содержание повести Радищева “Путешествие из Петербурга в Москву”. Глава “Любани” данного произведения является четвертой частью прозаического труда знаменитого российского писателя. Именно о ней и пойдет речь в нашей статье.
Более того, из краткого содержания “Любани” видно, что автор поднимает в своем труде серьезные и злободневные (особенно на тот момент) вопросы. Они показывают, что писатель не равнодушен к окружающим его людям, что он хочет изменить мир и сделать его лучше посредством своего слова. Более того, детальный анализ “Любани” показывает, что вопросы, поднятые в этой главе, актуальны и по сей день.
Чему мы можем научиться из повествования? Какие животрепещущие темы поднял в “Любани” Радищев? К чему побуждает читателей мировоззрение автора? Детальный пересказ главы “Любани” ответит на эти и многие другие вопросы.
Детство и юность литератора
Написавший повесть “Путешествие из Петербурга в Москву” Радищев Александр Николаевич родился в августе 1749 года, в небольшом селе Саратовской губернии. Семья будущего литературного деятеля была зажиточной и именитой, имела несколько поместий и множество крепостных.
Вначале писателя воспитывал отец, глубоко верующий и образованный человек, знающий несколько языков и основных научных дисциплин. Затем мальчик был отвезен в столицу для жительства у родного дяди (по материнской линии), где познавал науки, учил языки и постигал правила придворной жизни.
А в возрасте двенадцати лет повзрослевший Саша получил должность пажа при Екатерине Второй и поступил в петербургский Пажеский корпус, готовящий светских служителей царственной особы.
Спустя четыре года он удостоился чести, наряду с некоторыми другими молодыми людьми, отбыть в Германию, чтобы обучаться там праву.
Именно там будущий писатель осознал важность социальной и политической жизни. Именно там он постиг, что надо жить не только одними развлечениями, но и мыслями о простом народе, о других людях, о новых преобразованиях.
Служба в Петербурге
Вернувшись в Россию, уже познавший мир Александр Николаевич стал по-иному смотреть на окружающие его предметы.
Начиная с 1771 года Радищев служит на государственном поприще, вначале в сенате в качестве титулярного советника, затем - как обер-аудитор, в штабе Брюса, генерала-аншефа. После небольшого перерыва, связанного с женитьбой, вновь возвращается на службу, но уже в коллегию по торговым и промышленным делам, где знакомится с графом Воронцовым. Это знакомство сыграло важную роль в жизни писателя - Александр Романович, по старой дружбе, много раз будет помогать своему менее родовитому товарищу.
Затем Радищев устроился в городскую таможню, где через десять лет занял место начальника.
Литературная и политическая сенсация
Примерно с 1780-х годов Александр Николаевич начинает работать над своим самым известным произведением - “Путешествие из Петербурга в Москву”. Радищев всю душу вложил в данный труд, идею которого выносил еще со своего возвращения из Германии в 1771 году.
Весной 1790 года Александр Николаевич впервые напечатал его в своей домашней типографии. Таким образом свет увидела самая критикуемая и самая злободневная книга того времени.
Книга стала сразу же раскупаться и привела в восторг многих передовых людей того времени.
Что произошло после выпуска произведения
Однако это не могло остаться безнаказанным. Размышления о крепостном праве, описания жестоких унижений и бесчеловечных издевательств, которым подвергались крепостные, смелое обличение существующего в те дни порядка - все это не могло не повлечь за собой печальные последствия не только для самого произведения, но и для его автора.
Императрица Екатерина, читая “Путешествие из Петербурга в Москву”, делала пометки на полях и высмеивала в них не только писателя, но и сами ситуации, описанные в повествовании. Она назвала повесть возмутительной и оскорбительной, разрушающей покой и умаляющей уважение к власти, наполненной вредными идеями и подстрекающей простой народ к восстанию.
Радищев был арестован и судим. Его приговорили к смертной казни как человека, покусившегося на жизнь государыни и замышляющего измену родине. Однако Екатерина сменила гнев на милость, заменив смертный приговор на десятилетнюю высылку в Сибирь.
Тираж книги был практически полностью уничтожен.
Жизнь после помилования
Спустя шесть лет после изгнания Александр Николаевич был возвращен из ссылки сыном Екатерины, Павлом Первым, с условием, чтобы его постоянным местом проживания стало небольшое имение в Калужской области.
Через пять лет после своего возвращения, сразу же после восшествия на престол Александра Первого, Радищев был вызван в царский Петербург в качестве опытного государственного деятеля для участия в составлении новых законов и Конституции Российской империи. Конечно, такая честь была доверена ссыльному писателю не случайно - перед императором за него замолвил слово граф Воронцов.
Тайна смерти государственного деятеля
До сих пор ученые и литературоведы не могут разобраться в причине смерти литератора. Дело осложняется тем, что утеряна могила Александра Николаевича.
Согласно хронике, существует, по меньшей мере, две версии его смерти:
- Самоубийство. Радищев и председатель Комиссии граф Завадовский не сошлись во мнениях по поводу составленного писателем положения закона. Завадовский строго осудил писателя за его излишний либерализм и в качестве угрозы намекнул на его сибирскую ссылку. Взволнованный и напуганный Александр Николаевич поспешил домой, где собственноручно принял яд и скончался в страшных мучениях.
- Несчастный случай. Радищев случайно выпил ядовитый раствор, предназначенный для хозяйских целей. Так как его здоровье было подорвано ссылкой, то организм писателя не смог побороть отраву, и Радищев скончался в кругу семьи.
- Официальная версия. Согласно данным захоронения, Александр Николаевич умер от чахотки (или туберкулеза).
Очень важно было осуществить небольшой экскурс по биографии Радищева, так как его личная жизнь и собственные мировоззрения нашли отображение в повести “Путешествие из Петербурга в Москву”. Глава “Любани” является ярким образцом темы всего произведения.
Однако прежде чем ознакомиться с ней, давайте кратко узнаем, какое влияние труд Радищева оказал на последующие поколения.
Социальное послание в века
Примечательно, что влияние, которое оказала повесть на дальнейшую историю Российской империи, поистине впечатляющее. Многие декабристы на допросах признавались, что первые свободолюбивые мысли они почерпнули именно из страниц репрессированной книги.
Современники Радищева, такие как историк и литератор Карамзин и публицист и критик Вяземский, утверждали, что Александр Николаевич являлся не просто свободомыслящим человеком, но и добродетельным, искренним и правдивым.
Мнение знаменитых литераторов
Пушкин же отзывался о Радищеве как о дилетанте, критикуя его некоторый фанатизм, царящий на страницах повести. Также резкую оценку великого поэта вызвали преувеличения автора, надуманность сюжета, карикатурство.
Достоевский же считал идею произведения обрывчатой и неоконченной, списанной с трудов французских просветителей.
Что же это за произведение такое - “Путешествие из Петербурга в Москву”? Прежде чем ознакомиться с кратким содержанием “Любани” (четвертой главы интересующей нас повести), давайте больше узнаем о самом труде.
Кратко об основном произведении
“Путешествие из Петербурга в Москву” написано в популярным по тем временам жанре, называемом сентиментальным путешествием. Строго придерживаясь европейского канона, Радищев даже главам дал названия, соответствующие не сути поднятых в них тем, а наименованиям городов и селений. Именно поэтому цензура и пропустила повесть, не прибегнув к ее прочтению. Подумали, что в труде содержатся краткие сведения о российских глубинках.
Тема же “Путешествия из Петербурга в Москву”, впрочем, как и тема главы “Любани”, - положение крепостных крестьян на Руси, их тяготы и порабощение. В книге разоблачались безжалостность и зверства помещиков, которые бессовестно эксплуатировали и угнетали крестьян, осознавая себя безнаказанными.
Также в произведении поднимался вопрос, имеют ли право одни люди порабощать других? Почему заведено, что кто-то прислуживает, а кто-то живет в роскоши?
Более того, в своем труде Радищев поднимал тему не только бесправного народа, но и безнравственности самодержавия. Осуждение абсолютной монархии красной нитью проходит через все страницы повести.
Что же представляет собой рассказ “Любани” Радищева? Давайте узнаем.
Коротко о повествовании раздела
В центре главы “Любани” - диалог с крестьянином, который ведет праздный и богатый путешественник. О чем могли говорить столь разные по складу ума и социальному положению люди? Из краткого содержания “Любани” видно, когда произошел этот диалог и что являлось основной его темой.
Жаркое лето. Время пахоты. Праздничный день. Так описывает автор от лица своего героя обстоятельства, послужившие причиной его диалога с крестьянином.
После продолжительного и неудобного путешествия уставший путник (богатый помещик-аристократ) решает пройтись вдоль дороги, чтобы отдохнуть от тряски в кибитке. Вдруг он замечает крестьянина, пахавшего быстро и тщательно, из чего заключил, что в данный момент работает мужчина не на господина, а на себя.
Путешественника удивило, что крестьянин пашет в христианский праздник, поэтому он решил поинтересоваться, почему он это делает.
Из ответа пахаря следует, что тот - искренне верующий православный, но он не считает себя виноватым в нарушении церковных правил. Бог, как отмечает сам работник, на его стороне, так как ему нужно кормить семью.
Тогда путешественник спрашивает, почему тот пашет именно в праздник, да еще в самый полдень. Неужели он не может работать в другой день?
Такая неосведомленность проезжего говорит о том, что раньше он не задумывался о жизни простого народа, его тяготах и проблемах. Поэтому далее, в своем рассказе “Любани”, Радищев приводит краткую историю крестьянской жизни и непосильного труда.
У крепостного большая семья - шестеро детей, из которых старшему всего десять лет. Их он должен одеть, обуть, накормить, да еще и барину оброк выплатить.
Тяжела работа на помещика - шесть дней в неделю, с раннего утра и до позднего вечера. Для своей семьи и своих нужд остается лишь малая толика времени и сил - по ночам да по воскресеньям и праздникам.
Также крестьянин указывает еще на одну социальную проблему - это разобщение простого народа, деление его на подневольных и свободных, а также еще один ужас и произвол барщины - продажа людей или сдача их в наем другому хозяину.
Вот такова история крепостного. Отвечая барину кратко и односложно, он продолжил свою тяжелую изнурительную работу в поле.
Размышления автора
Только вдумчиво читая слова крестьянина, можно осознать смысл “Любани”, вложенный в рассказ самим писателем. Более того, Радищев приводит собственные размышления по поводу того, что происходит в народе.
После разговора с крепостным путешественник воспылал праведным гневом против всех жестокосердных помещиков-поработителей. И в то же время он понял, что сам тоже не прав, так как пользуется чужим трудом практически бесправных крестьян.
И хотя главный герой не сечет своих людей батогами и заботится об их основных нуждах, все же и он бывает несправедлив к ним, считая, что имеет право наказать за провинность или дать пощечину.
Вспоминая подробности общения со своим камердинером Петрушей, путешественник испытывает стыд от того, что позволял себе некоторые вольности и господские замашки.
“Любани” и современность
И хотя сейчас нет барщины и оброка, вопросы, поднятые в рассказе, до сих пор являются актуальными и животрепещущими. Почему существует такая огромная пропасть между богатыми и бедными? Кто дал право одним ставить себя выше других? Наступит ли время, когда все люди буду равны не только перед богом, но и перед друг другом?
Согласно отзывам о “Любани”, эти вопросы требуют скорейшего разрешения и ответа. В свое время “Путешествие из Петербурга в Москву” оставило неизгладимое впечатление в сердцах и умах размышляющих людей. Произведение сподвигло их к действию, осуществлению социальных и политических перемен.
Сможем ли мы добиться всеобщего равенства и справедливости, научившись на отрицательных примерах прошлого? Кто знает.
Человечество развивается и движется вперед. Помещичий строй уже глубоко канул в Лету. Возможно, в скором времени мы больше не услышим о социальной несправедливости или расовом неравенстве.
Я вслед за моим приятелем скакал так скоро, что настиг его еще на почтовом стану. Старался его уговорить, чтоб возвратился в Петербург, старался ему доказать, что малые и частные неустройства в обществе связи его не разрушат, как дробинка, падая в пространство моря, не может возмутить поверхности воды. Но он мне сказал наотрез: — Когда бы я, малая дробинка, пошел на дно, то бы, конечно, на Финском заливе бури не сделалось, а я бы пошел жить с тюленями. — И, с видом негодования простясь со мною, лег в свою кибитку и поехал поспешно. Лошади были уже впряжены; я уже ногу занес, чтобы влезть в кибитку; как вдруг дождь пошел. — Беда невелика, — размышлял я: — закроюсь ценовкою и буду сух. — Но едва мысль сия в мозге моем пролетела, то как будто меня окунули в пролубь. Небо, не спросясь со мною, разверзло облако, и дождь лил ведром. С погодою не сладишь; по пословице: тише едешь, дале будешь — вылез я из кибитки и убежал в первую избу. Хозяин уже ложился спать, и в избе было темно. Но я и в потемках выпросил позволение обсушиться. Снял с себя мокрое платье и, что было посуше положив под голову, на лавке скоро заснул. Но постеля моя была непуховая, долго нежиться не позволила. Проснувшись, услышал я шопот. Два голоса различить я мог, которые между собою разговаривали: — Ну, муж, расскажи-тка, — говорил женский голос. — Слушай, жена. Жил-был... — И подлинно на сказку похоже; да как же сказке верить? — сказала жена вполголоса, зевая ото сна; — поверю ли я, что были Полкан, Бова или Соловей разбойник. — Да кто тебя толкает в шею, верь, коли хочешь. Но то правда, что в старину силы телесные были в уважении и что силачи оные употребляли во зло. Вот тебе Полкан. А о Соловье разбойнике читай, мать моя, истолкователей русских древностей. Они тебе скажут, что он Соловьем назван красноречия своего ради. Не перебивай же моей речи. Итак, жил-был где-то государев наместник. В молодости своей таскался по чужим землям, выучился есть устерсы и был до них великий охотник. Пока деньжонок своих мало было, то он от охоты своей воздерживался, едал по десятку, и то когда бывал в Петербурге. Как скоро полез в чины, то и число устерсов на столе его начало прибавляться. А как попал в наместники и когда много стало у него денег своих, много и казенных в распоряжении, тогда стал он к устерсам как брюхатая баба. Спит и видит, чтобы устерсы кушать. Как пора их приходит, то нет никому покою. Все подчиненные становятся мучениками. Но во что бы то ни стало, а устерсы есть будет. — В правление посылает приказ, чтобы наряжен был немедленно курьер, которого он имеет в Петербург отправить с важными донесениями. Все знают, что курьер поскачет за устерсами, но куда ни вертись, а прогоны выдавай. На казенные денежки дыр много. Гонец, снабженный подорожною, прогонами, совсем готов, в куртке и чикчерах явился пред его высокопревосходительство. «— Поспешай, мой друг, — вещает ему унизанный орденами, — поспешай, возьми сей пакет, отдай его в Большой Морской. «— Кому прикажете? «— Прочти адрес. «— Его... его... «— Не так читаешь. «— Государю моему гос... «— Врешь... господину Корзинкину, почтенному лавошнику, в С.-Петербурге в Большой Морской. «— Знаю, ваше высокопревосходительство. «— Ступай же, мой друг, и как скоро получишь, то возвращайся поспешно и нимало не медли; я тебе скажу спасибо не одно». — И ну-ну-ну, ну-ну-ну; по всем по трем, вплоть до Питера, к Корзинкину прямо на двор. «— Добро пожаловать. Куды какой его высокопревосходительство затейник, из-за тысячи верст шлет за какою дрянью. Только барин добрый. Рад ему служить. Вот устерсы, теперь лишь с биржи. Скажи, не меньше ста пятидесяти бочка, уступить нельзя, самим пришли дороги. Да мы с его милостию сочтемся». — Бочку взвалили в кибитку; поворотя оглобли, курьер уже опять скачет; успел лишь зайти в кабак и выпить два крючка сивухи. — Тинь-тинь... Едва у городских ворот услышали звон почтового колокольчика, караульный офицер бежит уже к наместнику (то ли дело, как где все в порядке) и рапортует ему, что вдали видна кибитка и слышен звон колокольчика. Не успел выговорить, как шасть курьер в двери. «— Привез, ваше высокопревосходительство. «— Очень кстати; (оборотясь к предстоящим:) право, человек достойный, исправен и не пьяница. Сколько уже лет по два раза в год ездит в Петербург; а в Москву сколько раз, упомнить не могу. Секретарь, пиши представление. За многочисленные его в посылках труды и за точнейшее оных исправление удостоиваю его к повышению чином». — В расходной книге у казначея записано: по предложению его высокопревосходительства дано курьеру Н. Н., отправленному в С.-П. с наинужнейшими донесениями, прогонных денег в оба пути на три лошади из екстраординарной суммы... Книга казначейская пошла на ревизию, но устерсами не пахнет. — По представлению господина генерала и проч. приказали: быть сержанту Н. Н. прапорщиком. — Вот, жена, — говорил мужской голос, — как добиваются в чины, а что мне прибыли, что я служу беспорочно, не подамся вперед ни на палец. По указам велено за добропорядочную службу награждать. Но царь жалует, а псарь не жалует. Так-то наш г. казначей; уже другой раз по его представлению меня отсылают в уголовную палату. Когда бы я с ним был заодно, то бы было не житье, а масленица. — И... полно, Клементьич, пустяки-то молоть. Знаешь ли, за что он тебя не любит? за то, что ты промен берешь со всех, а с ним не делишься. — Потише, Кузминична, потише; неравно кто подслушает. — Оба голоса умолкли, и я опять заснул. Поутру узнал я, что в одной избе со мною ночевал присяжный с женою, которые до света отправились в Новгород. Между тем как в моей повозке запрягали лошадей, приехала еще кибитка, тройкою запряженная. Из нее вышел человек, закутанный в большую япанчу, и шляпа с распущенными полями, глубоко надетая, препятствовала мне видеть его лице. Он требовал лошадей без подорожной; и как многие повозчики, окружив его, с ним торговались, то он, не дожидаясь конца их торга, сказал одному из них с нетерпением: — Запрягай поскорей, я дам по четыре копейки на версту. Ямщик побежал за лошадьми. Другие, видя, что договариваться уже было не о чем, все от него отошли. Я находился от него не далее как в пяти саженях. Он, подошед ко мне и не снимая шляпы, сказал: — Милостивый государь, снабдите чем ни есть человека несчастного. — Меня сие удивило чрезмерно, и я не мог вытерпеть, чтоб ему не сказать, что я удивляюсь просьбе его о вспоможении, когда он не хотел торговаться о прогонах и давал против других вдвое. — Я вижу, — сказал он мне, — что в жизнь вашу поперечного вам ничего не встречалося. — Столь твердый ответ мне очень понравился, и я, не медля ни мало, вынув из кошелька... — Не осудите, — сказал, — более теперь вам служить не могу, но если доедем до места, то, может быть, сделаю что-нибудь больше. — Намерение мое при сем было то, чтобы сделать его чистосердечным; я и не ошибся. — Я вижу, — сказал он мне, — что вы имеете еще чувствительность, что обращение света и снискание собственной пользы не затворили вход ее в ваше сердце. Позвольте мне сесть на вашей повозке, а служителю вашему прикажите сесть на моей. Между тем лошади наши были впряжены, я исполнил его желание — и мы едем. — Ах, государь мой, не могу себе представить, что я несчастлив. Не более недели тому назад я был весел, в удовольствии, недостатка не чувствовал, был любим, или так казалося; ибо дом мой всякий день был полон людьми, заслужившими уже знаки почестей; стол мой был всегда как великолепное некое торжество. Но если тщеславие толикое имело удовлетворение, равно и душа наслаждалася истинным блаженством. По многих сперва бесплодных стараниях, предприятиях и неудачах наконец получил я в жену ту, которую желал. Взаимная наша горячность, услаждая и чувства и душу, все представляла нам в ясном виде. Не зрели мы облачного дня. Блаженства нашего достигали мы вершины. Супруга моя была беременна, и приближался час ее разрешения. Все сие блаженство, определила судьба, да рушится одним мгновением. — У меня был обед, и множество так называемых друзей, собравшись, насыщали праздный свой голод на мой счет. Один из бывших тут, который внутренно меня не любил, начал говорить с сидевшим подле него, хотя вполголоса, но довольно громко, чтобы говоренное жене моей и многим другим слышно было. «— Неужели вы не знаете, что дело нашего хозяина в уголовной палате уже решено». — Вам покажется мудрено, — говорил сопутник мой, обращая ко мне свое слово, — чтобы человек неслужащий и в положении, мною описанном, мог подвергнуть себя суду уголовному. И я так думал долго, да и тогда, когда мое дело, прошед нижние суды, достигло до высшего. Вот в чем оно состояло: я был в купечестве записан; пуская капитал мой в обращение, стал участником в частном откупу. Неосновательность моя причиною была, что я доверил лживому человеку, который, лично попавшись в преступлении, был от откупу отрешен, и, по свидетельству будто его книг, сделался, повидимому, на нем большой начет. Он скрылся, я остался в лицах, и начет положено взыскать с меня. Я, сделав выправки, сколько мог, нашел, что начету на мне или совсем бы не было или бы был очень малый, и для того просил, чтобы сделали расчет со мною, ибо я по нем был порукою. Но вместо того, чтобы сделать должное по моему прошению удовлетворение, велено недоимку взыскать с меня. Первое неправосудие. Но к сему присовокупили и другое. В то время как я сделался в откупу порукою, имения за мною никакого не было, но по обыкновению послано было запрещение на имение мое в гражданскую палату. Странная вещь — запрещать продавать то, чего не существует в имении! После того купил я дом и другие сделал приобретения. В то же самое время случай допустил меня перейти из купеческого звания в звание дворянское, получа чин. Наблюдая свою пользу, я нашел случай продать дом на выгодных кондициях, совершив купчую в самой той же палате, где существовало запрещение. Сие поставлено мне в преступление; ибо были люди, которых удовольствие помрачалось блаженством моего жития. Стряпчий казенных дел сделал на меня донос, что я, избегая платежа казенной недоимки, дом продал, обманул гражданскую палату, назвавшись тем званием, в коем я был, а не тем, в котором находился при покупке дома. Тщетно я говорил, что запрещение не может существовать на то, чего нет в имении, тщетно я говорил, что по крайней мере надлежало бы сперва продать оставшееся имение и выручить недоимку сей продажею, а потом предпринимать другие средства; что я звания своего не утаивал, ибо в дворянском уже купил дом. Все сие было отринуто, продажа дому уничтожена, меня осудили за ложный мой поступок лишить чинов и требуют теперь, — говорил повествователь, — хозяина здешнего в суд, дабы посадить под стражу до окончания дела. — Сие последнее повествуя, рассказывающий возвысил свой голос. — Жена моя, едва сие услышала, обняв меня, вскричала: «Нет, мой друг, и я с тобою». Более выговорить не могла. Члены ее все ослабели, и она упала бесчувственна в мои объятия. Я, подняв ее со стула, вынес в спальную комнату и не ведаю, как обед окончался. — Пришед чрез несколько времени в себя, она почувствовала муки, близкое рождение плода горячности нашей возвещающие. Но сколь ни жестоки они были, воображение, что я буду под стражею, столь ее тревожило, что она только и твердила: и я пойду с тобою. Сие несчастное приключение ускорило рождение младенца целым месяцем, и все способы бабки и доктора, для пособия призванных, были тщетны и не могли воспретить, чтобы жена моя не родила чрез сутки. Движения ее души не токмо с рождением младенца не успокоились, но, усилившись гораздо, сделали ей горячку. — Почто распространяться мне в повествовании? Жена моя на третий день после родов своих умерла. Видя ее страдание, можете поверить, что я ее не оставлял ни на минуту. Дело мое и осуждение в горести позабыл совершенно. За день до кончины моей любезной недозрелый плод нашея горячности также умер. Болезнь матери его занимала меня совсем, и потеря сия была для меня тогда невелика. — Вообрази, вообрази, — говорил повествователь мой, взяв обеими руками себя за волосы, — вообрази мое положение, когда я видел, что возлюбленная моя со мною расставалася навсегда. — Навсегда! — вскричал он диким голосом. — Но зачем я бегу? Пускай меня посадят в темницу; я уже нечувствителен; пускай меня мучат, пускай лишают жизни. О варвары, тигры, змеи лютые, грызите сие сердце, пускайте в него томный ваш яд. — Извините мое исступление, я думаю, что я лишусь скоро ума. Сколь скоро воображу ту минуту, когда любезная моя со мною расставалася, то я все позабываю, и свет в глазах меркнет. Но окончу мою повесть. В толико жестоком отчаянии, лежащу мне над бездыханным телом моей возлюбленной, один из искренних моих друзей, прибежав ко мне: «— Тебя пришли взять под стражу, команда на дворе. Беги отсель, кибитка у задних ворот готова, ступай в Москву или куда хочешь и живи там, доколе можно будет облегчить твою судьбу». — Я не внимал его речам, но он, усилясь надо мною и взяв меня с помощию своих людей, вынес и положил в кибитку; но вспомня, что надобны мне деньги, дал мне кошелек, в котором было только пятьдесят рублей. Сам пошел в мой кабинет, чтобы найти там денег и мне вынести; но, нашед уже офицера в моей спальне, успел только прислать ко мне сказать, чтобы я ехал. Не помню, как меня везли первую станцию. Слуга приятеля моего, рассказав все происшедшее, простился со мною, а я теперь еду, по пословице — куда глаза глядят. Повесть сопутника моего тронула меня несказанно. Возможно ли, говорил я сам себе, чтобы в толь мягкосердое правление, каково ныне у нас, толикие производилися жестокости? Возможно ли, чтобы были столь безумные судии, что для насыщения казны (можно действительно так назвать всякое неправильное отнятие имения для удовлетворения казенного требования) отнимали у людей имение, честь, жизнь? Я размышлял, каким бы образом могло сие происшествие достигнуть до слуха верховныя власти. Ибо справедливо думал, что в самодержавном правлении она одна в отношении других может быть беспристрастна. — Но не могу ли я принять на себя его защиту? Я напишу жалобницу в высшее правительство. Уподроблю все происшествие и представлю неправосудие судивших и невинность страждущего. — Но жалобницы от меня не примут. Спросят, какое я на то имею право; потребуют от меня верющего письма. — Какое имею право? — Страждущее человечество. Человек, лишенный имения, чести, лишенный половины своея жизни, в самовольном изгнании, дабы избегнуть поносительного заточения. И на сие надобно верющее письмо? От кого? Ужели сего мало, что страждет мой согражданин? — Да и в том нет нужды. Он человек: вот мое право, вот верющее письмо. — О богочеловек! Почто писал ты закон твой для варваров? Они, крестяся во имя твое, кровавые приносят жертвы злобе. Почто ты для них мягкосерд был? Вместо обещания будущия казни, усугубил бы казнь настоящую и, совесть возжигая по мере злодеяния, не дал бы им покоя денно-ночно, доколь страданием своим не загладят все злое, еже сотворили. Таковые размышления толико утомили мое тело, что я уснул весьма крепко и не просыпался долго́. Возмущенные соки мыслию стремилися, мне спящу, к голове и, тревожа нежный состав моего мозга, возбудили в нем воображение. Несчетные картины представлялись мне во сне, но исчезали, как легкие в воздухе пары. Наконец, как то бывает, некоторое мозговое волокно, тронутое сильно восходящими из внутренних сосудов тела парами, задрожало долее других на несколько времени, и вот что я грезил. Мне представилось, что я царь, шах, хан, король, бей, набаб, султан или какое-то сих названий нечто, седящее во власти на престоле. Место моего восседания было из чистого злата и хитро искладенными драгими разного цвета каменьями блистало лучезарно. Ничто сравниться не могло со блеском моих одежд. Глава моя украшалася венцом лавровым. Вокруг меня лежали знаки, власть мою изъявляющие. Здесь меч лежал на столпе, из сребра изваянном, на коем изображалися морские и сухопутные сражения, взятие городов и прочее сего рода; везде видно было вверху имя мое, носимое Гением славы, над всеми сими подвигами парящим. Тут виден был скипетр мой, возлежащий на снопах, обильными класами отягченных, изваянных из чистого злата и природе совершенно подражающих. На твердом коромысле возвещенные зрелися весы. В единой из чаш лежала книга с надписью Закон милосердия; в другой книга же с надписью Закон совести. Держава, из единого камня иссеченная, поддерживаема была грудою младенцев, из белого мрамора иссеченных. Венец мой возвышен был паче всего и возлежал на раменах сильного исполина, воскраие же его поддерживаемо было истиною. Огромной величины змия, из светлыя стали искованная, облежала вокруг всего седалища при его подножии и, конец хвоста в зеве держаща, изображала вечность. Но не единые бездыханные изображения возвещали власть мою и величество. С робким подобострастием и взоры мои ловящи, стояли вокруг престола моего чины государственные. В некотором отдалении от престола моего толпилося бесчисленное множество народа, коего разные одежды, черты лица, осанка, вид и стан различие их племени возвещали. Трепетное их молчание уверяло меня, что они все воле моей подвластны. По сторонам, на несколько возвышенном месте, стояли женщины в великом множестве в прелестнейших и великолепнейших одеждах. Взоры их изъявляли удовольствие на меня смотреть, и желания их стремились на предупреждение моих, если бы они возродились. Глубочайшее в собрании сем присутствовало молчание; казалося, что все в ожидании были важного какого происшествия, от коего спокойствие и блаженство всего общества зависели. Обращенный сам в себя и чувствуя глубоко вкоренившуюся скуку в душе моей, от насыщающего скоро единообразия происходящую, я долг отдал естеству и, рот разинув до ушей, зевнул во всю мочь. Все вняли чувствованию души моей. Внезапу смятение распростерло мрачный покров свой по чертам веселия, улыбка улетала со уст нежности и блеск радования с ланит удовольствия. Искаженные взгляды и озирание являли нечаянное нашествие ужаса и предстоящие беды. Слышны были вздохи, колющие предтечи скорби; и уже начинало раздаваться задерживаемое присутствием страха стенание. Уже скорыми в сердца всех стопами шествовало отчаяние и смертные содрогания, самыя кончины мучительнее. Тронутый до внутренности сердца толико печальным зрелищем, ланитные мышцы нечувствительно стянулися ко ушам моим и, растягивая губы, произвели в чертах лица моего кривление, улыбке подобное, за коим я чхнул весьма звонко. Подобно как в мрачную атмосферу, густым туманом отягченную, проникает полуденный солнца луч, летит от жизненной его жаркости сгущенная парами влага и, разделенная в составе своем, частию, улегчася, стремительно возносится в неизмеримое пространство эфира и частию, удержав в себе одну только тяжесть земных частиц, падает низу стремительно, мрак, присутствовавший повсюду в небытии светозарного шара, исчезает весь вдруг и, сложив поспешно непроницательный свой покров, улетает на крылех мгновенности, не оставляя по себе ниже знака своего присутствования, — тако при улыбке моей развеялся вид печали, на лицах всего собрания поселившийся; радость проникла сердца всех быстротечно, и не осталося косого вида неудовольствия нигде. Все начали восклицать: — Да здравствует наш великий государь, да здравствует навеки. — Подобно тихому полуденному ветру, помавающему листвия дерев и любострастное производящему в дубраве шумление, тако во всем собрании радостное шептание раздавалось. Иной вполголоса говорил: — Он усмирил внешних и внутренних врагов, расширил пределы отечества, покорил тысячи разных народов своей державе. Другой восклицал: — Он обогатил государство, расширил внутреннюю и внешнюю торговлю, он любит науки и художества, поощряет земледелие и рукоделие. Женщины с нежностию вещали: — Он не дал погибнуть тысячам полезных сограждан, избавя их до сосца еще гибельныя кончины. Иной с важным видом возглашал: — Он умножил государственные доходы, народ облегчил от податей, доставил ему надежное пропитание. Юношество, с восторгом руки на небо простирая, рекло: — Он милосерд, правдив, закон его для всех равен, он почитает себя первым его служителем. Он законодатель мудрый, судия правдивый, исполнитель ревностный, он паче всех царей велик, он вольность дарует всем. Речи таковые, ударяя в тимпан моего уха, громко раздавалися в душе моей. Похвалы сии истинными в разуме моем изображалися, ибо сопутствуемы были искренности наружными чертами. Таковыми их приемля, душа моя возвышалася над обыкновенным зрения кругом; в существе своем расширялась и, вся объемля, касалася степеней божественной премудрости. Но ничто не сравнилося с удовольствием самоодобрения при раздавании моих приказаний. Первому военачальнику повелевал я итти с многочисленным войском на завоевание земли, целым небесным поясом от меня отделенной. — Государь, — ответствовал он мне, — слава единая имени твоего победит народы, оную землю населяющие. Страх предшествовать будет оружию твоему, и возвращуся, приносяй дань царей сильных. Учредителю плавания я рек: — Да корабли мои рассеются по всем морям, да узрят их неведомые народы; флаг мой да известен будет на Севере, Востоке, Юге и Западе. — Исполню, государь. — И полетел на исполнение, яко ветр, определенный надувать ветрила корабельные. — Возвести до дальнейших пределов моея области, — рек я хранителю законов, — се день рождения моего, да ознаменится он в летописях навеки отпущением повсеместным. Да отверзутся темницы, да изыдут преступники и да возвратятся в домы свои, яко заблудшие от истинного пути. — Милосердие твое, государь! есть образ всещедрого существа. Бегу возвестити радость скорбящим отцам по чадех их, супругам по супругах их. — Да воздвигнутся, — рек я первому зодчию, — великолепнейшие здания для убежища мусс, да украсятся подражаниями природы разновидными; и да будут они ненарушимы, яко небесные жительницы, для них же они уготовляются. — О премудрый, — отвечал он мне, — егда велениям твоего гласа стихии повиновалися и, совокупя силы свои, учреждали в пустынях и на дебрях обширные грады, превосходящие великолепием славнейшие в древности; колико маловажен будет сей труд для ревностных исполнителей твоих велений. Ты рек, и грубые строения припасы уже гласу твоему внемлют. — Да отверзется ныне, — рек я, — рука щедроты, да излиются остатки избытка на немощствующих, сокровища ненужные да возвратятся к их источнику. — О всещедрый владыко, всевышним нам дарованный, отец своих чад, обогатитель нищего, да будет твоя воля. При всяком моем изречении все предстоящие восклицали радостно, и плескание рук не токмо сопровождало мое слово, но даже предупреждало мысль. Единая из всего собрания жена, облегшаяся твердо о столп, испускала вздохи скорби и являла вид презрения и негодования. Черты лица ее были суровы и платье простое. Глава ее покрыта была шляпою, когда все другие обнаженными стояли главами. — Кто сия? — вопрошал я близ стоящего меня. — Сия есть странница, нам неизвестная, именует себя Прямовзорой и глазным врачом. Но есть волхв опаснейший, носяй яд и отраву, радуется скорби и сокрушению; всегда нахмуренна, всех презирает и поносит; даже не щадит в ругании своем священныя твоея главы. — Почто ж злодейка сия терпима в моей области? Но о ней завтра. Сей день есть день милости и веселия. Приидите, сотрудники мои в ношении тяжкого бремени правления, приимите достойное за труды и подвиги ваши воздаяние. Тогда, восстав от места моего, возлагал я различные знаки почестей на предстоящих; отсутствующие забыты не были, но те, кои приятным видом словам моим шли во сретение, имели большую во благодеяниях моих долю. По сем продолжал я мое слово: — Пойдем, столпы моея державы, опоры моея власти, пойдем усладиться по труде. Достойно бо, да вкусит трудившийся плода трудов своих. Достойно царю вкусити веселия, он же изливает многочисленные всем. Покажи нам путь к уготованному тобою празднеству, — рек я к учредителю веселий. — Мы тебе последуем. — Постой, — вещала мне странница от своего места, — постой и подойди ко мне. Я — врач, присланный к тебе и тебе подобным, да очищу зрение твое. Какие бельма! — сказала она с восклицанием. Некая невидимая сила нудила меня итти пред нее, хотя все меня окружавшие мне в том препятствовали, делая даже мне насилие. — На обоих глазах бельма, — сказала странница, — а ты столь решительно судил о всем. — Потом коснулася обоих моих глаз и сняла с них толстую плену, подобну роговому раствору. — Ты видишь, — сказала она мне, — что ты был слеп и слеп всесовершенно. Я есмь Истина. Всевышний, подвигнутый на жалость стенанием тебе подвластного народа, ниспослал меня с небесных кругов, да отжену темноту, проницанию взора твоего препятствующую. Я сие исполнила. Все вещи представятся днесь в естественном их виде взорам твоим. Ты проникнешь во внутренность сердец. Не утаится более от тебя змия, крыющаяся в излучинах душевных. Ты познаешь верных своих подданных, которые вдали от тебя не тебя любят, но любят отечество; которые готовы всегда на твое поражение, если оно отмстит порабощение человека. Но не возмутят они гражданского покоя безвременно и без пользы. Их призови себе в друзей. Изжени сию гордую чернь, тебе предстоящую и прикрывшую срамоту души своей позлащенными одеждами. Они-то истинные твои злодеи, затмевающие очи твои и вход мне в твои чертоги воспрещающие. Един раз являюся я царям во все время их царствования, да познают меня в истинном моем виде; но я никогда не оставляю жилища смертных. Пребывание мое не есть в чертогах царских. Стража, обсевшая их вокруг и бдящая денно-ночно стоглазно, воспрещает мне вход в оные. Если когда проникну сию сплоченную толпу, то, подняв бич гонения, все тебя окружающие тщатся меня изгнать из обиталища твоего; бди убо, да паки не удалюся от тебя. Тогда словеса ласкательства, ядовитые пары издыхающие, бельма твои паки возродят, и кора, светом непроницаемая, покрыет твои очи. Тогда ослепление твое будет сугубо; едва на шаг один взоры твои досязать будут. Все в веселом являться тебе будет виде. Уши твои не возмутятся стенанием, но усладится слух сладкопением ежечасно. Жертвенные курения обыдут на лесть отверстую душу. Осязанию твоему подлежать будет всегда гладкость. Никогда не раздерет благотворная шероховатость в тебе нервов осязательности. Вострепещи теперь за таковое состояние. Туча вознесется над главой твоей, и стрелы карающего грома готовы будут на твое поражение. Но я, вещаю тебе, поживу в пределах твоего обладания. Егда восхощешь меня видети, егда, осажденная кознями ласкательства, душа твоя взалкает моего взора, воззови меня из твоея отдаленности; где слышен будет твердый мой глас, там меня и обрящешь. Не убойся гласа моего николи. Если из среды народныя возникнет муж, порицающий дела твоя, ведай, что той есть твой друг искренний. Чуждый надежды мзды, чуждый рабского трепета, он твердым гласом возвестит меня тебе. Блюдись и не дерзай его казнити, яко общего возмутителя. Призови его, угости его, яко странника. Ибо всяк, порицающий царя в самовластии его, есть странник земли, где все пред ним трепещет. Угости его, вещаю, почти его, да возвратившися возможет он паче и паче глаголати нельстиво. Но таковые твердые сердца бывают редки; едва един в целом столетии явится на светском ристалище. А дабы бдительность твоя не усыплялася негою власти, се кольцо дарую тебе, да возвестит оно тебе твою неправду, когда на нее дерзать будешь. Ибо ведай, что ты первейший в обществе можешь быть убийца, первейший разбойник, первейший предатель, первейший нарушитель общия тишины, враг лютейший, устремляющий злость свою на внутренность слабого. Ты виною будешь, если мать восплачет о сыне своем, убиенном на ратном поле, и жена о муже своем; ибо опасность плена едва оправдать может убийство, войною называемое. Ты виною будешь, если запустеет нива, если птенцы земледелателя лишатся жизни у тощего без здравыя пищи сосца матерня. Но обрати теперь взоры свои на себя и на предстоящих тебе, воззри на исполнение твоих велений, и если душа твоя не содрогнется от ужаса при взоре таковом, то отыду от тебя, и чертог твой загладится навсегда в памяти моей. Изрекшия странницы лице казалося веселым и вещественным сияющее блеском. Возрение на нее вливало в душу мою радость. Уже не чувствовал я в ней зыбей тщеславия и надутлости высокомерия. Я ощущал в ней тишину; волнение любочестия и обуревание властолюбия ее не касалися. Одежды мои, столь блестящие, казалися замараны кровию и омочены слезами. На перстах моих виделися мне остатки мозга человеческого; ноги мои стояли в тине. Вокруг меня стоящие являлися того скареднее. Вся внутренность их казалась черною и сгораемою тусклым огнем ненасытности. Они метали на меня и друг на друга искаженные взоры, в коих господствовали хищность, зависть, коварство и ненависть. Военачальник мой, посланный на завоевание, утопал в роскоши и веселии. В войсках подчиненности не было; воины мои почиталися хуже скота. Не радели ни о их здравии, ни прокормлении; жизнь их ни во что вменялася; лишались они установленной платы, которая употреблялась на ненужное им украшение. Большая половина новых воинов умирали от небрежения начальников или ненужныя и безвременныя строгости. Казна, определенная на содержание всеополчения, была в руках учредителя веселостей. Знаки военного достоинства не храбрости были уделом, но подлого раболепия. Я зрел пред собою единого знаменитого по словесам военачальника, коего я отличными почтил знаками моего благоволения; я зрел ныне ясно, что все его отличное достоинство состояло в том только, что он пособием был в насыщении сладострастия своего начальника; и на оказание мужества не было ему даже случая, ибо он издали не видал неприятеля. От таких-то воинов я ждал себе новых венцов. Отвратил я взор мой от тысячи бедств, представившихся очам моим. Корабли мои, назначенные да прейдут дальнейшие моря, видел я плавающими при устье пристанища. Начальник, полетевший для исполнения моих велений на крылех ветра, простерши на мягкой постеле свои члены, упоялся негою и любовию в объятиях наемной возбудительницы его сладострастия. На изготованном велением его чертеже совершенного в мечтании плавания уже видны были во всех частях мира новые острова, климату их свойственными плодами изобилующие. Обширные земли и многочисленные народы израждалися из кисти новых сих путешествователей. Уже при блеске нощных светильников начерталося величественное описание сего путешествия и сделанных приобретений слогом цветущим и великолепным. Уже златые дски уготовлялися на одежду столь важного сочинения. О Кук! почто ты жизнь свою провел в трудах и лишениях? Почто скончал ее плачевным образом? Если бы воссел на сии корабли, то, в веселиях начав путешествие и в веселиях его скончая, столь же бы много сделал открытий, сидя на одном месте (и в моем государстве), толико же бы прославился; ибо ты бы почтен был твоим государем. Подвиг мой, коим в ослеплении моем душа моя наиболее гордилася, отпущение казни и прощение преступников едва видны были в обширности гражданских деяний. Веление мое или было совсем нарушено, обращаяся не в ту сторону, или не имело желаемого действия превратным оного толкованием и медлительным исполнением. Милосердие мое сделалося торговлею, и тому, кто давал больше, стучал молот жалости и великодушия. Вместо того, чтобы в народе моем чрез отпущение вины прослыть милосердым, я прослыл обманщиком, ханжою и пагубным комедиантом. — Удержи свое милосердие, — вещали тысячи гласов, — не возвещай нам его великолепным словом, если не хощешь его исполнити. Не соплощай с обидою насмешку, с тяжестию ее ощущение. Мы спали и были покойны, ты возмутил наш сон, мы бдеть не желали, ибо не над чем. В созидании городов видел я одно расточение государственныя казны, нередко омытой кровию и слезами моих подданных. В воздвижении великолепных зданий к расточению нередко присовокуплялося и непонятие о истинном искусстве. Я зрел расположение их внутренное и внешное без малейшего вкуса. Виды оных принадлежали веку готфов и вандалов. В жилище, для мусс уготованном, не зрел я лиющихся благотворно струев Касталии и Ипокрены; едва пресмыкающееся искусство дерзало возводить свои взоры выше очерченной обычаем округи. Зодчие, согбенные над чертежом здания, не о красоте оного помышляли, но как приобретут ею себе стяжание. Возгнушался я моего пышного тщеславия и отвратил очи мои. Но паче всего уязвило душу мою излияние моих щедрот. Я мнил в ослеплении моем, что ненужная казна общественная на государственные надобности не может лучше употребиться, как на вспоможение нищего, на одеяние нагого, на прокормление алчущего, или на поддержание погибающего противным случаем, или на мзду не радящему о стяжании достоинству и заслуге. Но сколь прискорбно было видеть, что щедроты мои изливалися на богатого, на льстеца, на вероломного друга, на убийцу иногда тайного, на предателя и нарушителя общественной доверенности, на уловившего мое пристрастие, на снисходящего моим слабостям, на жену, кичащуюся своим бесстыдством. Едва, едва досязали слабые источники моея щедроты застенчивого достоинства и стыдливыя заслуги. Слезы пролились из очей моих и сокрыли от меня толь бедственные представления безрассудной моей щедроты. Теперь ясно я видел, что знаки почестей, мною раздаваемые, всегда доставалися в удел недостойным. Достоинство неопытное, пораженное первым блеском сих мнимых блаженств, вступало в единый путь с ласкательством и подлостию духа, на снискание почестей, вожделенной смертных мечты; но, влача косвенно стопы свои, всегда на первых степенях изнемогало и довольствоваться было осуждаемо собственным своим одобрением, во уверении, что почести мирские суть пепл и дым. Видя во всем толикую превратность, от слабости моей и коварства министров моих проистекшую, видя, что нежность моя обращалася на жену, ищущую в любви моей удовлетворения своего только тщеславия и внешность только свою на услаждение мое устрояющую, когда сердце ее ощущало ко мне отвращение, — возревел я яростию гнева. — Недостойные преступники, злодеи! вещайте, почто во зло употребили доверенность господа вашего? предстаньте ныне пред судию вашего. Вострепещите в окаменелости злодеяния вашего. Чем можете оправдать дела ваши? Что скажете во извинение ваше? Се он, его же призову из хижины уничижения. Прииди, — вещал я старцу, коего созерцал в крас обширныя моея области, кроющегося под заросшею мхом хижиною. — прииди облегчить мое бремя; прииди и возврати покой томящемуся сердцу и востревоженному уму. Изрекши сие, обратил я взор мой на мой сан, познал обширность моея обязанности, познал, откуду проистекает мое право и власть. Вострепетал во внутренности моей, убоялся служения моего. Кровь моя пришла в жестокое волнение, и я пробудился. Еще не опомнившись, схватил я себя за палец, но тернового кольца на нем не было. О, если бы оно пребывало хотя на мизинце царей! Властитель мира, если, читая сон мой, ты улыбнешься с насмешкою или нахмуришь чело, ведай, что виденная мною странница отлетела от тебя далеко и чертогов твоих гнушается.Отправившись в Москву после ужина с друзьями, герой проснулся только на следующей почтовой станции - София. С трудом разбудив смотрителя, он потребовал лошадей, но получил отказ ввиду ночного времени. Пришлось дать на водку ямщикам, они запрягли, и путешествие продолжилось.
В Тосне герой знакомится со стряпчим, который занимался тем, что сочинял древние родословные молодым дворянам. На пути из Тосны в Любань путешественник видит крестьянина, который пахал «с великим тщанием», несмотря на то что было воскресенье. Пахарь рассказал, что шесть дней в неделю его семья обрабатывает барскую землю и, чтобы не умереть с голоду, он вынужден работать в праздник, хоть это и грех. Герой размышляет о жестокости помещиков и в то же время упрекает себя в том, что и у него есть слуга, над которым он имеет власть.
В Чудове героя нагоняет его приятель Ч. и рассказывает, почему он должен был спешно покинуть Петербург. Ч., развлечения ради, поплыл на двенадцативесельной лодке из Кронштадта в Систербек. По пути разыгралась буря, и бушующими волнами шлюпку зажало между двумя камнями. Она наполнялась водой, и, казалось, гибель была неизбежна. Но двое отважных гребцов сделали попытку по камням и вплавь добраться до берега, который был в полутора верстах. Одному это удалось, и, выбравшись на берег, он побежал в дом местного начальника, чтобы тот срочно отрядил лодки для спасения оставшихся. Но начальник изволил почивать, и сержант, его подчинённый, не посмел будить его. Когда же, стараниями других, несчастные были все же спасены, Ч. пытался усовестить начальника, но тот сказал: «Не моя то должность». Возмутившись, Ч. «плюнул почти что ему в рожу и вышел вон». Не найдя сочувствия своему поступку у петербургских знакомых, он решил навсегда покинуть этот город.
По дороге из Чудова в Спасскую Полесть к герою подсаживается попутчик и рассказывает ему свою печальную повесть. Доверившись компаньону в делах по откупу, он оказался обманутым, лишился всего состояния и был подведён под уголовный суд. Жена его, переживая случившееся, родила раньше срока и через три дня умерла, умер и недоношенный ребёнок. Друзья, увидев, что его пришли брать под стражу, усадили несчастного в кибитку и велели ехать «куда глаза глядят». Героя тронуло рассказанное попутчиком, и он размышляет о том, как бы довести этот случай до слуха верховной власти, «ибо она лишь может быть беспристрастна». Понимая, что ничем не в силах помочь несчастному, герой воображает себя верховным правителем, государство которого как будто бы процветает, и ему все поют хвалу. Но вот странница Прямо-взора снимает бельма с глаз правителя, и он видит, что царствование его было неправедно, что щедроты изливались на богатых, льстецов, предателей, людей недостойных. Он понимает, что власть есть обязанность блюсти закон и право. Но все это оказалось только сном.
На станции Подберезье герой знакомится с семинаристом, который жалуется на современное обучение. Герой размышляет о науке и труде писателя, задачей которого видит просвещение и восхваление добродетели.
Прибыв в Новгород, герой вспоминает, что этот город в древности имел народное правление, и подвергает сомнению право Ивана Грозного присоединить Новгород. «Но на что право, когда действует сила?» - вопрошает он. Отвлёкшись от размышлений, герой идёт обедать к приятелю Карпу Дементьевичу, прежде купцу, а ныне именитому гражданину. Заходит разговор о торговых делах, и путешественник понимает, что введённая вексельная система не гарантирует честности, а, наоборот, способствует лёгкому обогащению и воровству.
В Зайцеве на почтовом дворе герой встречает давнишнего приятеля г. Крестьянкина, служившего в уголовной палате. Он вышел в отставку, поняв, что в этой должности не может принести пользы отечеству. Он видел лишь жестокость, мздоимство, несправедливость. Крестьянкин рассказал историю о жестоком помещике, сын которого изнасиловал молодую крестьянку. Жених девушки, защищая невесту, проломил насильнику голову. Вместе с женихом были ещё несколько крестьян, и всех их по уложению уголовной палаты рассказчик должен был приговорить к смертной казни или пожизненной каторге. Он пытался оправдать крестьян, но никто из местных дворян не поддержал его, и он был вынужден подать в отставку.
В Крестцах герой становится свидетелем расставания отца с детьми, отправляющимися в службу. Отец читает им наставление о жизненных правилах, призывает быть добродетельными, выполнять предписания закона, сдерживать страсти, ни перед кем не раболепствовать. Герой разделяет мысли отца о том, что власть родителей над детьми ничтожна, что союз между родителями и детьми должен быть «на нежных чувствованиях сердца основан» и нельзя отцу видеть в сыне раба своего.
В Яжелбицах, проезжая мимо кладбища, герой видит, что там совершается погребение. У могилы рыдает отец покойника, говоря, что он - убийца своего сына, так как «излил яд в начало его». Герою кажется, что он слышит своё осуждение. Он, в молодости предаваясь любострастию, переболел «смрадной болезнью» и боится,
не перейдёт ли она на его детей. Размышляя о том, кто является причиной распространения «смрадной болезни», путешественник обвиняет в этом государство, которое открывает путь порокам, защищает публичных женщин.
В Валдае герой вспоминает легенду о монахе Иверского монастыря, влюбившемся в дочь одного валдайского жителя. Как Леандр переплывал Геллеспонт, так этот монах переплывал Валдайское озеро для встречи со своей возлюбленной. Но однажды поднялся ветер, разбушевались волны, и утром тело монаха нашли на отдалённом берегу.
В Едрове герой знакомится с молодой крестьянской девушкой Анютой, разговаривает с ней о ее семье, женихе. Он удивляется, сколько благородства в образе мыслей сельских жителей. Желая помочь Анюте выйти замуж, он предлагает ее жениху деньги на обзаведение. Но Иван отказывается их взять, говоря: «У меня, барин, есть две руки, я ими дом и заведу». Герой размышляет о браке, осуждая существующие ещё обычаи, когда восемнадцатилетнюю девушку могли повенчать с десятилетним ребёнком. Равенство - вот основа семейной жизни, считает он.
По дороге в Хотилово героя посещают мысли о несправедливости крепостного права. То, что один человек может порабощать другого, он называет «зверским обычаем»: «порабощение есть преступление», говорит он. Только тот, кто обрабатывает землю, имеет на неё права. И не может государство, где две трети граждан лишены гражданского звания, «называться блаженным». Герой Радищева понимает, что работа по принуждению даёт меньше плодов, а это препятствует «размножению народа». Перед почтовой станцией он поднимает бумагу, в которой выражены те же мысли, и узнает у почтальона, что последним из проезжавших был один из его друзей. Тот, видимо, забыл свои сочинения на почтовой станции, и герой за некоторое вознаграждение берет забытые бумаги. В них определена целая программа освобождения крестьян от крепостной зависимости, а также содержится положение об уничтожении придворных чинов.
В Торжке герою встречается человек, отправляющий в Петербург прошение о дозволении завести в городе книгопечатание, свободное от цензуры. Они рассуждают о вредности цензуры, которая «словно нянька, водит ребёнка на помочах», и этот «ребёнок», то есть читатель, никогда не научится ходить (мыслить) самостоятельно. Цензурой должно служить само общество: оно либо признает писателя, либо отвергает, так же как театральному спектаклю признание обеспечивает публика, а не директор театра. Здесь же автор, ссылаясь на тетрадку, полученную героем от встреченного им человека, рассказывает об истории возникновения цензуры.
По дороге в Медное путешественник продолжает читать бумаги своего знакомого. Там рассказывается о торгах, которые происходят, если разоряется какой-либо помещик. И среди прочего имущества с торгов идут люди. Старик семидесяти пяти лет, дядька молодого барина, старуха восьмидесяти, его жена, кормилица, вдова сорока лет, молодица восемнадцати, дочь ее и внучка стариков, ее младенец - все они не знают, какая судьба их ждёт, в чьи руки они попадут.
Беседа о российском стихосложении, которую герой ведёт с приятелем за столом трактира, возвращает их к теме вольности. Приятель читает отрывки из своей оды с таким названием.
В деревне Городня происходит рекрутский набор, ставший причиной рыданий толпящегося народа. Плачут матери, жены, невесты. Но не все рекруты недовольны своей судьбой. Один «господский человек», наоборот, рад избавиться от власти своих хозяев. Он был воспитан добрым барином вместе с его сыном, побывал с ним за границей. Но старый барин умер, а молодой женился, и новая барыня поставила холопа на место.
В Пешках герой обозревает крестьянскую избу и удивляется бедности, здесь царящей. Хозяйка просит у него кусочек сахара для ребёнка. Автор в лирическом отступлении обращается к помещику с осуждающей речью: «Жестокосердый помещик! посмотри на детей крестьян, тебе подвластных. Они почти наги». Он сулит ему Божью кару, так как видит, что на земле праведного суда нет.
Заканчивается «Путешествие из Петербурга в Москву» «Словом о Ломоносове». Герой ссылается на то, что эти записки дал ему «парнасский судья», с которым он обедал в Твери. Основное внимание автор уделяет роли Ломоносова в развитии русской литературы, называя его «первым в стезе российской словесности».
Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй.
«Тилемахида», том II, кн. XVIII, стих 514*.
Книге предпосланы слова: «Я взглянул окрест меня — душа моя страданиями человечества уязвлена стала. Обратил взоры мои во внутренность мою — и узрел, что бедствия человека происходят от человека, и часто от того только, что он взирает непрямо на окружающие его предметы ».
Выезд — София — Любани
После ужина с друзьями повествователь отправляется в путь, устроившись в кибитке.
На постоялом дворе с красивым названием София он предъявляет подорожную (документ, дающий право на получение почтовых лошадей), но спящий комиссар лжет, что лошадей нет. Путешественник отправляется в конюшню и видит, что там находится около двадцати кляч, пара которых могла бы дотащить его до следующего пункта назначения. В гневе путник даже собирался поколотить лежебоку — «намерялся сделать преступление на спине комиссарской». Однако взял себя в руки, дал ямщикам небольшую взятку — и вот он уже снова в пути.
«...Извозчик мой затянул песню, по обыкновению, заунывную. Кто знает голоса русских народных песен, тот признается, что есть в них нечто, скорбь душевную означающее. В них найдешь образование души нашего народа. Посмотри на русского человека; найдешь его задумчива. Если захочет разогнать скуку, повеселиться, то идет в кабак. В веселии своем порывист, отважен, сварлив. Если что-либо случится не по нем, то скоро начинает спор или битву. Бурлак, идущий в кабак повеся голову и возвращающийся обагренный кровью от оплеух, многое может решить доселе гадательное в истории российской».
На станции Любани путник видит крестьянина, который работает на пашне, несмотря на то что воскресенье.
— Разве тебе во всю неделю нет времени работать, что ты и воскресенью не спускаешь, да еще и в самый жар?
— В неделе-то, барин, шесть дней, а мы шесть раз в неделю ходим на барщину; да под вечером возим оставшее в лесу сено на господский двор, коли погода хороша; а бабы и девки для прогулки ходят по праздникам в лес по грибы да по ягоды.
Крестьянин поведал любознательному барину, что на себя он работает не только по праздникам, а и ночами. Лошадям дает передышку: одна пашет, другая отдыхает. А себе не позволяет отдыхать, трое детей у него, все есть хотят.
На барина мужик работает без особого старания: «Хотя растянись на барской работе, то спасибо не скажут... Ныне еще поверье заводится отдавать деревни,- как то называется, на аренду. А мы называем это отдавать головой. Наемник дерет с мужиков кожу; даже лучшей поры нам не оставляет. Зимою не пускает в извоз, ни в работу в город; все работай на него, для того что он подушные (подати, налоги) платит за нас. Самая дьявольская выдумка отдавать крестьян своих чужому в работу. На дурного приказчика хоть можно пожаловаться, а на наемника (арендатора) кому?»
Государственные крестьяне имеют хоть какую-то защиту, крестьяне же, принадлежащие помещику, бесправны. Закон разве тогда обратит на них внимание, когда они совершат какое-нибудь уголовное преступление.
«Страшись, помещик жестокосердый, на челе каждого из твоих крестьян вижу твое осуждение!» — восклицает справедливо разгневанный автор.
И тут же ощущает укоры совести: он ведь тоже угнетает своего крепостного слугу Петрушку. Даже позволяет себе его бить.
«Если я кого ударю, тот и меня ударить может. Вспомни тот день, как Петрушка пьян был и не поспел тебя одеть. Вспомни о его пощечине. О, если бы он тогда, хотя пьяный, опомнился и тебе отвечал бы соразмерно твоему вопросу!
— А кто тебе дал власть над ним?
— Закон».
Радищев подводит читателя к мысли, что такой закон несправедлив.
Спасская полесть
В этой главе Радищев разворачивает метафорическое видение несправедливой власти. Ему представляется, что он — «царь, хан, король, бей, набоб, султан». Словом, некто сидящий на престоле.
Государственные чины, знатные женщины, военачальники и приближенные к трону ученые мужи, зрелые люди и юношество — все льстят правителю и прославляют его.
Это подобострастное излияние восторга приятно царю. Он награждает тех, кто умеет польстить особенно удачно.
Но вот взгляд его останавливается на женщине, которая единственная из всех «являла вид презрения и негодования». Это — странница Прямовзора, глазной врач, — но не обычный. Прямовзора — символический образ Правды, помогающий духовному прозрению.
— На обоих глазах бельма, — сказала странница, — а ты столь решительно судил обо всем.
Суровая женщина сняла с глаз сидящего на престоле толстые роговые бельма. И он смог увидеть цену лести. Цену тех, кто в глаза хвалит, а за глаза посмеивается, помышляя лишь о собственной выгоде.
Прямовзора призвала властителя изгнать лжецов. Она показала ему правду: «Одежды мои, столь блестящие, оказались замараны кровью и омочены слезами. На перстах моих виделися мне остатки мозга человеческого; ноги мои стояли в тине. Вокруг меня стоящие являлись того скареднее. Вся внутренность их казалась черною и сгораемою тусклым огнем ненасытности. Они метали на меня и друг на друга искаженные взоры, в коих господствовали хищность, зависть, коварство и ненависть. Военачальник мой, посланный на завоевание, утопал в роскоши и веселии. В войсках подчиненности не было; воины мои почиталися хуже скота.
Вместо того чтобы в народе моем прослыть милосердым, я прослыл обманщиком, ханжою и пагубным комедиантом».
Доверчивый правитель думал, что помогает бедным, сиротам и вдовам, но милости его добивались хитрецы и лжецы!
Эта глава-видение является посланием ко всем, кто имеет власть над людьми и призван по справедливости распределять блага.
Подберезье — Новгород — Бронницы
В учебных заведениях — засилье темной и непонятной латыни. Как было бы хорошо, если бы современные предметы преподавались на современном русском языке!
Радищев критикует просветительские планы Екатерины II, которая только обещала открыть новые университеты (например, в Пскове), но одними посулами и ограничилась.
Критично относится автор и к развитию христианства, которое «вначале было смиренно, кротко, скрывалося в пустынях и вертепах, потом усилилось, вознесло главу, устранилось своего пути, предалось суеверию, воздвигло начальника, расширило его власть, и папа стал всесильный из царей».
Мартин Лютер (1483-1546) — реформатор церкви, основатель так называемого лютеранства, направленного против догматов католичества и злоупотреблений римских пап, начал преобразование, папская власть и суеверия стали разрушаться.
Но путь человечества таков, что люди постоянно колеблются от суеверия к вольномыслию.
Задача писателя - разоблачить крайности и просветить хотя бы одного читателя.
Подъезжая к Новгороду, Радищев вспоминает о кровавой расправе Ивана IV с Новгородом в 1570 году. Новгород был присоединен к Москве (1478) великим князем московским Иваном III. «Какое он имел право свирепствовать против них; какое он имел право присваивать Новгород? То ли, что первые великие князья российские жили в сем городе? Или что он писался царем всея Руси? Или что новгородцы были славянского племени? Но на что право, когда действует сила?..
Что ж есть право народное?..
Примеры всех времен свидетельствуют, что право без силы было всегда в исполнении почитаемо пустым словом».
Зайцово
В Зайцове рассказчик встречает своего старинного приятеля, поведавшего ему о карьере некоего местного дворянина, который начал службу с истопника, а выпросившись в отставку, был награжден чином коллежского асессора и нашел случай купить в родных местах деревню, в которой поселился с немалой своей семьей.
Выбравшись «из грязи в князи», асессор стал повелителем нескольких сотен себе подобных. И это вскружило ему голову.
«Он был корыстолюбив, копил деньги, жесток от природы, вспыльчив, подл, а потому над слабейшими его надменен. Из сего судить можешь, как он обходился с крестьянами. Они у прежнего помещика были на оброке, он их посадил на пашню; отнял у них ёсю землю, скотину всю у них купил по цене, какую сам определил, заставил работать всю неделю на себя, а дабы они не умирали с голоду, то кормил их на господском дворе, и то по одному разу в день... Если который казался ему ленив, то сек розгами, плетьми, батожьем или кошками (многохво-стой плеткой).
Случилось, что мужики его для пропитания на дороге ограбили проезжего, другого потом убили. Он их в суд за то не отдал, но скрыл их у себя, объявил правительству, что они бежали; говоря, что ему прибыли не будет, если крестьянина его высекут кнутом и сошлют в работу за злодеяние. Если кто из крестьян что-нибудь украл у него, того он сек как за леность или за дерзкий или остроумный ответ, но сверх того надевал на ноги колодки, кандалы, а на шею рогатку. Сожительница его полную власть имела над бабами.
Помощниками в исполнении ее велений были ее сыновья и дочери. Плетьми или кошками секли крестьян сами сыновья. По щекам били или за волосы таскали баб и девок дочери. Сыновья в свободное время ходили по деревне или в поле играть и бесчинничать с девками и бабами, и никакая не избегала их насилия. Дочери, не имея женихов, вымещали свою скуку над прядильщицами, из которых они многих изувечили.
В деревне была крестьянская девка, недурная собою, сговоренная за молодого крестьянина той же деревни. Она понравилась среднему сыну асессора, который употребил все возможное, чтобы ее привлечь к себе в любовь; но крестьянка верна пребывала в данном жениху ее обещании... В воскресенье должно было быть свадьбе...»
Дворянчик заманил девушку в клеть и подверг дикому насилию. Несчастная сопротивлялась, но подлецу помогли ее удерживать еще два брата.
Жених узнал о происшедшем и проломил одному из негодяев голову колом. Отец нечестивых сыновей призвал к себе на расправу и жениха, и отца его.
«Как ты дерзнул,. — говорил старый асессор, — поднять руку на твоего господина? А хотя бы он с твоею невестою и ночь переспал накануне твоей свадьбы, то ты ему за это должен быть благодарен. Ты на ней не женишься; она у меня останется в доме, а вы будете наказаны ».
«По таковом решении жениха велел он сечь кошками немилосердо, отдав его в волю своих сыновей. Побои вытерпел он мужественно; неробким духом смотрел, как начали над отцом его то же производить истязание. Но не мог вытерпеть, как он увидел, что невесту господские дети хотели вести в дом. Наказание происходило на дворе. В одно мгновение выхватил он ее из рук ее похищающих...»
Крестьяне вступились за оскорбленных жениха и невесту и заколотили до смерти и самого асессора и троих его сыновей.
Друг Радищева должен был судить крестьян и обречь их на вечную каторгу. Милосердие и справедливость подсказывали ему, что только жестокое обращение, длившееся годами, вынудило крестьян на такой отчаянный акт протеста.
«Человек родится в мир равен во всем другому. Все одинаковое имеем, все имеем разум и волю...»
И вновь Радищев, уже устами своего друга, задает вопрос: есть ли закон, справедливый для всех людей, а не только для богатых и знатных?
Возможно ли вступиться за крепостных?
Крестцы — Яжелбицы
В селении Крестцы рассказчик становится свидетелем того, как отец-дворянин отправляет своих сыновей в военную службу.
«Скажи по истине, отец чадолюбивый, скажи, о истинный гражданин! Не захочется ли тебе сынка твоего лучше удавить, нежели отпустить в службу?»
Армейская служба представляется автору рассадником чинопочитания, тупого карьеризма и жестокости. Радищев устами довольно просвещенного отца двоих взрослых сыновей рассуждает о воспитании. Он высказывает смелую мысль о том, что дети не обязаны родителям ни за рождение, ни за, как он выражается, «воскормление».
«Когда я угощаю пришельца, когда питаю птенцов пернатых, когда даю пищу псу, лижущему мою десницу, — их ли ради сие делаю? Отраду, увеселение или пользу в том нахожу мою собственную. С таковым же побуждением производят воскормление детей. Родившиеся в свет, вы стали граждане общества, в коем живете. Мой был долг вас воскормить; ибо если бы допустил до вас кончину безвременную, был бы убийца. Если я рачительнее (старательнее) был в воскормлении вашем, нежели бывают многие, то следовал чувствованию моего сердца».
Отец и мать многое сделали для обучения и воспитания детей. Однако и в этом не видит благородный дворянин своей заслуги: «Хваля вас, меня хвалят. О друзья мои, сыны моего сердца!
Многие имел я должности в отношении к вам, но вы мне ничем не должны; я ищу вашей дружбы и любви вашей».
Отец старался не слишком принуждать детей, давать им свободу. Однако он и не баловал их, старался не изнежить. Часто дети ходили босыми и легко одетыми, питались скромно: «Труды наши лучшая была приправа в обеде нашем. Вспомните, с каким удовольствием обедали мы в деревне нам неизвестной, не нашед дороги к дому. Сколь вкусен нам казался тогда хлеб ржаной и квас деревенский!»
Сыновья, отправляющиеся на службу, не знают светских ухищрений, не умеют танцевать и говорить комплименты дамам. Однако отец привил им любовь к искусству (музыке и живописи), научил их прекрасно бегать, плавать, стрелять, ездить верхом, фехтовать, а также простому крестьянскому труду (и пахать, и корову доить, и щи да кашу приготовить).
«Преподавая вам сведения о науках, не оставил я ознакомить вас с различными народами, изучив вас языкам иностранным. Но прежде всего попечение мое было, да познаете ваш собственный, да умеете на оном изъяснять ваши мысли словесно и письменно, чтобы изъяснение сие было в вас непринужденно и поту на лице не производило. Английский язык, а потом латинский старался я вам известнее сделать других».
В речи отца Радищев излагает свои собственные взгляды на принципы воспитания: они в опрятности, умеренности, сдержанности, естественности, близости к природе, милосердии.
Молодых предостерегают от раболепия перед сильными, от корысти и чванства и от зверства по отношению к зависимым от них людям.
Судьей же человека на праведном пути должна быть его собственная совесть.
В главе «Яжелбицы» Радищев обращается к трудной, но необходимой теме. Плотские утехи с распутными женщинами приводят многих людей к заболеваниям, передающимся половым путем.
Радищев предостерегает молодое поколение от невоздержанности.
Едрово
В этой главе писатель сравнивает светских красавиц с деревенскими девками. Насколько здоровее, естественнее, румянее и красивее те, кто выросли на природе, без придворных ухищрений!
«...Люблю сельских женщин или крестьянок для того, что они не знают еще притворства, не налагают на себя личины притворной любви, а когда любят, то любят от всего сердца и искренно...»
Особенно рассказчику приглянулась одна девушка лет двадцати, Анюта, которая рассказывала ему:
«У меня отца нет, он умер уже года с два, есть матушка да маленькая сестра. Батюшка нам оставил пять лошадей и три коровы. Есть и мелкого скота и птиц довольно; но нет в дому работника. Меня было сватали в богатый дом за парня десятилетнего; но я не захотела. Что мне в таком ребенке; я его любить не буду. А как он придет в пору, то я соста-реюсь, и он будет таскаться с чужими. Да сказывают, что свекор сам с молодыми невестками спит, покуда сыновья вырастают. Мне для тогото не захотелось идти к нему в семью. Я хочу себе ровню. Мужа буду любить, да и он меня любить будет, в том не сомневаюсь. Гулять с молодцами не люблю, а замуж, барин, хочется. Да знаешь ли для чего?
Прошлым летом, год тому назад, у соседа нашего женился сын на моей подруге, с которой я хаживала всегда в посиделки. Муж ее любит, а она его столько любит, что на десятом месяце, после венчанья родила ему сынка.
Всякий вечер она выходит пестовать его за ворота. Она на него не наглядится. Кажется, будто и паренек-то матушку свою уж любит. Как она скажет ему: агу, агу, он и засмеется. Мне-то до слез каждый день; мне бы уж хотелось самой иметь такого же паренька...
Растроганный путешественник узнал, что у Анюты есть любимый человек, за которого она, однако, не может выйти замуж, так как на приданое нужно сто рублей — огромная для крестьян сумма.
Путешественник предложил нужные деньги матери Анюты, но та отказалась.
«Я сию почтенную мать с засученными рукавами за квашнею или с подойником подле коровы сравнивал с городскими матерями. Крестьянка не хотела у меня взять непорочных, благоумышленных ста рублей, которые в соразмерности состояний долженствуют быть для полковницы, советницы, майорши, генеральши пять, десять, пятнадцать тысяч или более».
Опять сравнение не в пользу городских дворянок.
Выясняется, что свадьба все-таки состоится. Иван, жених Анюты, полагается на свои руки — он заработает все недостающее.
В послесловии Радищев негодует против обыкновения заключать браки прежде всего из имущественных соображений: «Если муж десяти лет, а жена двадцати пяти, как то бывает часто во крестьянстве; или если муж пятидесяти, а жейа пятнадцати или двадцати лет, как то бывает во дворянстве, — может ли быть взаимное чувств услаждение?»
Хотилов — Выдропуск
Главы написаны от лица друга путешественника. В них высказываются революционные взгляды на государственное устройство, порабощающее большинство своих граждан для процветания меньшинства, стоящего у власти по праву рождения.
Ко всем царям-завоевателям обращается автор, используя пример Александра Македонского: «Плод твоего завоевания будет — не льсти себе — убийство и ненависть. Мучитель пребудешь на памяти потомков; казниться будешь, ведая, что мерзят тебя новые рабы твои и кончины твоей просят».
О крепостных же автор говорит: «Нива у них чуждая, плод оныя (ее) им не принадлежит. И для того обрабатывают ее лениво; и не радеют о том, не запустеет ли среди делания (...) Нива рабства, неполный давая плод, мертвит граждан. Нет ничего вреднее, как всегдашнее на предметы рабства воззрение. С одной стороны родится надменность, а с другой робость. Тут никакой не можно быть связи, разве насилие».
Радищев прямо призывает освободить крестьян из оков рабства и восстановить природное равенство всех.
Предложения неведомого друга Радищева относительно реформ гражданского устройства:
«Разделение сельского рабства и рабства домашнего. «Сие последнее уничтожается прежде всего, и запрещается поселян и всех, по деревням в ревизии написанных, брать в домы. Буде помещик возьмет земледельца в дом свой для услуг или работы, то земледелец становится свободен» ;
— дозволить крестьянам вступать в супружество, не требуя на то согласия своего господина. Запретить брать выводные деньги (плата жениха за невесту, если она крепостная другого помещика);
— дозволить крестьянину приобретать недвижимое имение, то есть покупать землю;
— дозволить невозбранное приобретение вольности, платя господину за отпускную известную сумму;
— запретить произвольное наказание без суда.
«Исчезни варварское обыкновение, разрушься власть тигров!» — вещает нам законодатель.
«За сим следует совершенное уничтожение рабства».
Торжок
Эта глава посвящена свободному книгопечатанию и противодействию суровым законам цензуры.
«Цензура сделана нянькою рассудка, остроумия, воображения, всего великого и изящного...
Наилучший способ поощрять доброе есть непрепятствие, дозволение, свобода в помышлениях. Розыск вреден в царстве науки: он сгущает воздух и запирает дыхание.
Книга, проходящая десять цензур прежде, нежели достигнет света, не есть книга, но поделка святой инквизиции; часто изуродованный, сеченный батожьем, с кляпом во рту узник, а раб всегда... В областях истины, в царстве мысли и духа не может никакая земная власть давать решений и не должна...
Слова не всегда суть деяния, размышления же не преступления...
Если безумец в мечтании своем не токмо в сердце, но громким гласом речет: «несть Бога», в устах всех безумных раздается громкое и поспешное эхо: «несть Бога, несть Бога». Но что ж из того? Эхо — звук; ударит в воздух, позыблет его и исчезнет. На разуме редко оставит черту, и то слабую; на сердце же никогда. Бог всегда пребудет Бог, ощущаем и неверующим в него...
От печатной книги раскольник не бросится в огонь, но от ухищренного примера. Запрещать дурачество есть то же, что его поощрять. Дай ему волю; всяк увидит, что глупо и что умно. Что запрещено, того и хочется».
Радищев в этих главах преподносит исторический и географический экскурс о цензуре в Америке, Франции, Германии.
Медное
В этой главе изображается продажа крепостных крестьян.
«На дешевое охотников всегда много. Наступил день и час продажи. Покупщики съезжаются. В зале, где оная производится, стоят неподвижны на продажу осужденные.
Старик лет в 75, опершись на вязовой дубинке, жаждет угадать, кому судьба его отдаст в руки, кто закроет его глаза. С отцом господина своего он был в Крымском походе, при фельдмаршале Минихе; в Франкфуртскую баталию он раненого своего господина вынес на плечах. Возвратись домой, был дядькою своего молодого барина. Во младенчестве (молодого барина) он спас его от утопления, бросаясь за ним в реку, куда сей упал, переезжая на пароме, и с опасностию своей жизни спас его. В юношестве выкупил его из тюрьмы, куда тот посажен был за долги в бытность свою в гвардии унтер-офицером.
Старуха восьмидесяти лет, жена его, была кормилицею матери своего молодого барина; его была нянькою и имела надзирание за домом до самого того часа, как выведена на сие торжище.
Во все время службы своея ничего у господ своих не украла, ничем не покорыстовалась, никогда не лгала, а если иногда им досадила, то разве своим праводушием.
Женщина лет сорока, вдова, кормилица молодого своего барина. И доднесь чувствует она еще к нему некоторую нежность. В жилах его льется ее кровь.
Она ему вторая мать, и ей он более животом своим обязан, нежели своей природной матери. Сия зачала его в веселии, и в младенчестве его о нем не беспокоилась...»
Жестокосердный хозяин продает преданных крепостных, не раз на деле доказавших ему свою не рабскую, но человеческую любовь.
Продает потому, что растратил свое имение. Продает потому, что не видит в них людей. Продает потому, что устройство общества развратило его и привило потребительское отношение к человеческому достоинству крепостных.
Городня
Рекрутский набор поражает впечатлительную душу путешественника.
«В одной толпе старуха лет пятидесяти, держа за голову двадцатилетнего парня, вопила:
— Любезное мое дитятко, на кого ты меня покидаешь? Кому ты поручаешь дом родительский? Поля наши порастут травою, мохом — наша хижина. Я, бедная престарелая мать твоя, скитаться должна по миру. Кто согреет мою дряхлость от холода, кто укроет ее от зноя? Кто напоит меня и накормит?»
Плакала и невеста рекрута, ведь не придется ей стать женою и понянчить общих детишек.
Русская армия до военной реформы 1870 года пополнялась путем рекрутских наборов из крестьян, обязанных поставлять одного рекрута от сотни. В армии нужно было служить двадцать пять лет — лучшие годы жизни.
Государственные и экономические (перешедшие от монастырей к экономической коллегии крепостные) крестьяне вместо себя выставляли специально купленных у помещиков крепостных. Помещичья спекуляция крепостными во время рекрутских наборов неоднократно запрещалась, но не была искоренена.
Удивлен был рассказчик радостью другого рекрута. Этот человек рассказал, что уж лучше надеяться на счастье в солдатчине, чем пропадать у немилостивого хозяина в крепостных.
Старый барин воспитал сына своего дядьки (крепостного воспитателя) наравне со своим собственным сыном. Причем крепостной успевал в науках более, нежели молодой барин.
На пять лет были барин и его молодой слуга отправлены за границу. По их возвращении помещик обещал дать крепостному юноше волю. Однако, не дождавшись возвращения сына, добрый барин скончался.
Рекрут рассказывает:
«Чрез неделю после нашего в Москву приезда бывший мой господин влюбился в изрядную лицом девицу, но которая с красотой телесною соединяла скареднейшую душу и сердце жестокое и суровое. Воспитанная в надменности своего происхождения, отличностию почитала только внешность, знатность, богатство. Чрез два месяца она стала супруга моего барина и моя повелительница. До того времени я не чувствовал перемены в моем состоянии, жил в доме господина моего как его сотоварищ. Хотя он мне ничего не приказывал, но я предупреждал его иногда желания, чувствуя его власть и мою участь. Едва молодая госпожа переступила порог дому, в котором она определялася начальствовать, как я почувствовал тягость моего жребия. Первый вечер по свадьбе и следующий день, в который я ей представлен был супругом ее как его сотоварищ, она занята была обыкновенными заботами нового супружества; но ввечеру, когда при довольно многолюдном собрании пришли все к столу и сели за первый ужин у новобрачных и я, по обыкновению моему, сел на моем месте на нижнем конце, то новая госпожа сказала довольно громко своему мужу: если он хочет, чтоб она сидела за столом с гостями, то бы холопей за оный не сажал ».
Так началась череда унижений. Образованного и чувствительного юношу наказывали физически (секли кошками) и заставляли страдать морально. В конце концов за дерзость и неповиновение парня определили в рекруты. Солдатская доля была для него предпочтительнее службы у жестокосердной хозяйки.
И много еще было слез рекрутских: кто-то плакал по старым беспомощным родителям, кто-то — по молодой жене, а кто-то — по родным краям.
Пешки
В крестьянской избе рассказчик завтракает своими припасами. Сын хозяйки просит у него кусочек сахару — «боярского кушанья».
Хозяйка обращается к нему с укоризной:
«Не слезы ли ты крестьян своих пьешь, когда они едят такой же хлеб, как и мы?»
Тесто состояло из трех четвертей мякины и одной части несеяной муки. Путешественник после этих слов, словно впервые, разглядывает внутренность избы.
«Четыре стены, до половины покрытые так, как и весь потолок, сажею; пол в щелях, на вершок по крайней мере поросший грязью; печь без трубы и дым, всякое утро зимою и летом наполняющий избу.
В окнах вместо стекла натянут пузырь.
Из посуды — горшка два или три. И счастлива та изба, если в одном из них всякий день есть пустые (без мяса) щи!
В избе же находится корыто для кормления свиней или телят, которые зимой спят в избе. Воздух душный, в нем горящая свеча — словно в тумане.
Из одежды — посконная рубаха, онучки с лаптями для выхода.
Вот в чем почитается по справедливости источник государственного избытка, силы, могущества; но тут же видны слабость, недостатки и злоупотребления законов и их шероховатая, так сказать, сторона. Тут видна алчность дворянства, грабеж, мучительство наше и беззащитное нищеты состояние.
Звери алчные, пиявицы ненасытные, что крестьянину мы оставляем? То, чего отнять не можем, — воздух. Да, один воздух. Отъемлем нередко у него не токмо дар земли, хлеб и воду, но и самый свет. Закон запрещает отъяти у него жизнь. Но разве мгновенно. Сколько способов отъяти ее у него постепенно! С одной стороны — почти всесилие; с другой — немощь беззащитная. Ибо помещик в отношении крестьянина есть законодатель, судия, исполнитель своего решения и, по желанию своему, истец, против которого ответчик ничего сказать не смеет», — так от описания избы Радищев переходит к прямому обвинению власти дворян над крепостными.
Заканчивается повесть главой, где возвеличивается труд и гений Ломоносова — сына простого рыбака, ставшего великим ученым.
